Елена Верейская - Три девочки [История одной квартиры]

– Мама! Мама! Смотри, что я нашла. Это – Тотику!

В руке она держала плотно закупоренную стограммовую бутылочку с надписью «Рыбий жир».

Но кончился технический желатин, Тотик допил последнюю ложку рыбьего жира…

Софья Михайловна бесшумно вошла в комнату и встала за спиной доктора, делившего у стола хлеб. Доктор священнодействовал: на столе перед ним были разложены семь маленьких салфеточек с вышитыми на них буквами. Софья Михайловна молча глядела, как доктор взял в руки неполную буханку, внимательно осмотрел ее со всех сторон, уверенным движением отрезал пять совершенно равных частей и стал раскладывать небольшие куски по салфеткам. Оставались две незаполненные салфетки: с буквами "Д" – доктора, и "Т" – Тотика, и шестой кусок хлеба, равный двум нарезанным частям. Доктор тем же уверенным, быстрым движением разрезал этот кусок на две части – одну вдвое больше другой – и положил большую на салфетку с буквой "Т", а меньшую – на свою салфетку.

– Доктор, – тихо окликнула его Софья Михайловна.

Доктор вздрогнул от неожиданности и поспешным движением закрыл свой хлеб углом салфетки.

– Я не слышал, как вы вошли, – пробормотал он растерянно.

– Доктор, зачем вы это делаете? – сказала укоризненно Софья Михайловна.

– А… что я делаю?

Софья Михайловна откинула угол салфетки с порции доктора.

– Ну что это? Надо делить справедливо, – строго сказала она.

– Справедливо? – повторил доктор и посмотрел на нее. – А вы считаете справедливым, чтобы ребенок погиб раньше, чем никому не нужный старик?

Софья Михайловна подняла на него глаза. Он стоял перед ней – высокий, страшно тощий, и глядел на нее сверху вниз с ласковой и печальной улыбкой. Софья Михайловна хотела что-то возразить, но судорога свела ее горло, и, неожиданно для самой себя, она вдруг наклонилась и поцеловала руку доктора, прежде чем тот успел отдернуть ее. И стремительно выбежала из комнаты.

Часы пробили полночь. Дети крепко спали. Но Софья Михайловна не могла уснуть, как ни велика была ее усталость за минувший – очень напряженный – день. Слишком уж взволновало ее то, что она сегодня узнала.

Из-за открытой двери в соседнюю комнату доносилось ровное посапывание Якова Ивановича, но доктор, видимо, не спал. Софья Михайловна слышала, как он все время беспокойно ворочается в постели. Она подняла голову, прислушалась.

– Доктор! Вы не спите? – шепотом спросила она.

– Не спится мне, Софья Михайловна, – донесся из-за двери тихий голос.

Софья Михайловна в темноте сунула ноги в валенки, ощупью нашла свой теплый халатик, накинула сверху пуховый платок – было очень холодно – и бесшумно вошла в комнату доктора.

– Я не могу спать, – прошептала она. – Мне хочется поговорить с вами. Можно?

– Разумеется! Да вы присядьте.

– Доктор, – быстро заговорила Софья Михайловна, нащупывая стул и опускаясь на него у самого изголовья доктора, – знаете, что я сегодня слышала…

– Догадываюсь, – спокойно ответил доктор, – по-видимому о Ладожском озере, да?

– А вы… уже знаете?! – изумилась Софья Михайловна.

– В моей больнице несколько дней лежат двое, – разведчики ледовой дороги по озеру. Воспаление легких. Провалились под лед, чуть не погибли…

– Что же вы молчали! А к нам в госпиталь сегодня привезли троих… один раненый, двое обмороженных… они в тяжелом состоянии… но от них я узнала… Помните, Жених говорил: «ниточка протянется…» – бессвязно шептала Софья Михайловна.

– Почему я молчал? – доктор глубоко передохнул и приподнялся на локоть. – Да и сейчас не следует об этом широко говорить. Хотя для населения это уже перестает быть тайной. Ведь ни в газетах, ни в сводках по радио об этом – ни звука. Чтобы враги раньше времени не узнали… Еще бы! Они же ликуют сейчас! Льдом покрывается озеро! Они уверены, что для нас теряется последняя надежда спасти Ленинград от голодной смерти. Не смогли они взять нас силой, думают взять голодом. Ведь по озеру подвозили с «Большой земли» нам муку. Правда, ничтожное количество, но все же подвозили. На маленьких пароходиках, на баржах. А сколько этих суденышек погибло! От бомбежек, от страшных осенних штормов… Беспокойна Ладога, коварнее моря…

– Постойте! – перебила Софья Михайловна. – Почему штормы? Насколько я знаю, вдоль южного берега озера был обводный канал!

– Есть. Но он давно перерезан немцами.

– Говорите! Говорите, что знаете!

– Софья Михайловна, вот мы горюем, что такая ранняя и такая жестокая зима. А может быть, в этом наше спасение! Ладога замерзает нынче раньше обычного…

– Да, да! И вот эта «ниточка» и пойдет по льду?

Доктор глубоко передохнул и заговорил быстро и взволнованно:

– Это очень смелый, очень дерзкий план Военного Совета! Лед еще не крепок. Да никто никогда и не знал, каков он в этой части озера. Не к чему было!.. Первые смельчаки пошли обследовать пешком. С риском провалиться… Погибнуть… Пошли от деревни Кокорево на западном берегу озера до села Кобона на восточном. А Кобона – это уж «Большая земля»…

– Погодите! – снова перебила Софья Михайловна. – Слушайте, все равно ни вам, ни мне не уснуть! Вы оденьтесь потеплее, а я пойду принесу из нашей комнаты карту.

– Несите!

Дети спали. Софья Михайловна зажгла коптилочку и, защищая ее ладонью, осторожно прошла через холодные «классную» и прихожую в свою комнату. Там стоял мороз. Балконная дверь была забита листами фанеры, – все стекла вылетели еще осенью при первых бомбежках. Софья Михайловна поставила коптилку на стол, сняла со шкафа рулон с большими картами всех областей Союза. «Боже мой, – подумала она, – я здесь, в помещении, за одну минуту закоченела, а те там… на льду… на ветру… в пургу… герои!»

К счастью, карта Ленинградской области попалась ей быстро. Она вытянула ее из рулона и, не убирая остальных карт, поспешила обратно.

Доктор, уже укутанный, сидел у стола и ждал ее. На столе горела вторая коптилка. Софья Михайловна передала карту доктору и, пока он раскладывал ее, отогревала дыханием закоченевшие пальцы.

– Карта – точно ледяная, – прошептал доктор.

– Я уже думала; а каково им там! – ответила Софья Михайловна, присаживаясь рядом с ним.

Доктор молча положил на все четыре угла по книге, чтобы карта не скручивалась, а обе коптилки поставил прямо на голубое поле Ладожского озера.

– Ну, давайте искать!

Две головы склонились над картой.

– Вот, – прошептал доктор, – смотрите! Кокорево на западном берегу, – он водил пальцем по карте, – вот и Кобона на восточном. А вот – канал, о котором вы говорили. Тут стоят немцы. Совсем близко от будущей дороги… Ну, глядите дальше. От Кокорева до Кобоны тридцать километров. Это – если по прямой линии. Но прямой линии быть не может.

– А почему? – удивилась Софья Михайловна.

– Мне мои больные всё объяснили, – продолжал доктор. – Вот где-то тут бьют со дна теплые ключи. И прямой путь пересекает майна – участок незамерзающей воды. Надо искать надежного обхода, – понятно?

– Ну, дальше, дальше!

– Где-то вот тут… ищите!.. на линии Северной железной дороги должна быть станция Подборовье… К ней подвозят грузы для нас…

– Нашла! Вот она! – Софья Михайловна показала пальцем.

– Вижу. Теперь смотрите: от Кобоны к этому самому Подборовью – никаких путей. Тут леса, болота, глушь… И тут спешно прокладывается дорога…

– Кто? Наши войска?

– Да. И тысячи добровольцев. Ленинградцы, перебравшиеся по льду через озеро. Колхозники с «Большой земли». Выехали с лошадьми, с санями. Работа идет круглые сутки. Ночью – при свете костров.

– Так враг же совсем близко! Он может увидать эти костры! – испуганно прошептала Софья Михайловна.

– Конечно, видит. И обстреливает. Но в стороне от этой дороги раскладывают ряд еще больших костров, чтобы сбить с толку… И все же… – Доктор поднял голову и посмотрел на Софью Михайловну глубоко запавшими, измученными глазами.

– Нет, вы только подумайте, – зашептал он, захлебываясь словами, – всё, всё делается, чтобы спасти Ленинград!.. Эх, будь я моложе… сильнее!.. Спасти во что бы то ни стало!.. Дерзкий, смелый план! – горячо повторил он. – Люди гибнут от обстрелов, проваливаются под лед, замерзают, а добиваются и добиваются своего! На смену идут новые! Изголодавшиеся, истощенные, работают сутками напролет…

– Да. Сутками напролет!

Оба вздрогнули и оглянулись. Над ними, закутанный в ватное одеяло, в валенках, стоял Яков Иванович и тоже смотрел на карту.

– Яков Иваныч! Мы вас разбудили! Простите, дорогой… – смущенно пробормотала Софья Михайловна.

– Ну чего там! Мне и самому не больно спится, – вздохнул старый мастер.

– Вам все это, конечно, уже известно, – сказал доктор, проведя ладонью по карте.

Яков Иванович горько улыбнулся.

– Кому и знать, как не мне, – снова тяжело вздохнул он. – От нас же, от завода, идут и идут добровольцы. И мои – понимаете, мои ребята тоже! – Яков Иванович стукнул себя кулаком в грудь. – Мои!.. Слесари, только что обученные… Остаюсь как без рук… Новых обучать буду. А удерживать нельзя, сам знаю, – много людей туда нужно, ох много!